Мистическая Шарабоба через какое-то время идентифицировалась в мьянмский вариант произношения фамилии Марии Шараповой. Понять это можно было только когда Ко Ко Вин начал махать виртуальной ракеткой, едва не сметая со стола бутылки пива. До этого по произношению Мария казалась персонажем Улицы Сезам.

Он втайне надеялся, что Шарабоба — мусульманка, как и он, и заявил, что ему вообще нравятся европейские девушки: Шакира, Дженифер Лопес, Рианна… но Шарабоба… ее нос… Из русских также особо были отмечены БромОвич (very popular! — подтвердил Ко Ко Вин) и Севсенка. Сами догадаетесь кто есть кто, и кто из них русский.

Я так распереживался, что задом раздавил крошечный стульчик, на которых сидят все посетители местных уличных едален. Бирманцы тут же кинулись меня поднимать, и 40 минут потом кланялись за это недоразумение. Равно как еле-еле влезаю в крошечное сидение бирманского рикши. Они все-таки не для моей ж.пы.

Вечером посетили мьянмский кинематограф. По стенам висели афиши «Титаника» с бирманскими титрами, как воспоминания минувших эпох… Трехчасовой ахтунг, который, кажется, снимали одновременно с просмотром прямо на соседней улице, а механик только и успевал вставлять в проектор только что отснятые части фильма. Фильмом я бы правда это назвал с большой натяжкой. В кадр то и дело лез микрофон, а тени расходились на три стороны. Звук временами пропадал вообще. Оператор периодически ловил фокус, но это было редко.

Про сюжет говорить нет смысла. Выдержали 2 часа 15 минут просмотра. Дело не близилось даже хоть к какой-то развязке, хотя на афише человек с внешностью Влада Листьева лез в петлю. Гуру российского телевидения можно было понять.

Вышли на улицу. Кажется, что здесь всё те же +40, что и днем. Кстати, рекламный блок любого мьянмского телеканала — это вообще разрыв мозга.

Знаменитая дорога до Мандалэя была в стиле «всё как я люблю». Салон, наполненный наполовину бирманскими колхозниками, уплотнили донельзя иностранными туристами. 10 часов не согнуться/не разогнуться. Слева от нас пожилой аграрий вез продавать в город свою дочь. Дочь тошнило всю дорогу. Вот бы потом рассказать женихам-то! На приставном стульчике в проходе ехал крестьянин с такой внешностью, с которой и ларек ограбить несложно. Назовем его условно Лёня.

Лёня вылезая на всех остановках купить мандаринов, норовил обратно зайти в салон самым первым. «Лёня, — говорил я ему по-русски, — ну куда ж ты первый-то? как потом через тебя все перелезать-то будут?» На Лёню это действовало. Он останавливался и закуривал, пропуская всех вперед.

Двинули в пригород, в Амарапуру — посмотреть на самый длинный в мире деревянный мост. Поехали с местными на маршрутке. Они едут, волоча за собой трехметровый хвост висящих на подножке баб с гусями, детей, монахов, забулдыг, забулдыг-монахов…и кто-то еще на крыше перевозит ДВП, велосипед, кухонный стол…

Кондуктор, с внешностью раскосого Жени Осина, летящим демоном замыкает эту процессию и не нажимает на томоза. Иногда кто-то едет с «полевой кухней», и умудрившись поставить ее в самый центр, начинает кормить всех пассажиров: от одного запаха этой еды выворачивало наружу.

Аборигены заскакивают в маршрутку на полном ходу откуда-то, кажется, из самого лета, и также на ходу выскакивают из фургона, снова растворяясь в лете. А самая крутизна — это умудриться вылезти через оконные проемы по бокам — потому что давка по мере наполнения «салона» такая (у меня, например, между ног застряли две молоденькие бирманки), что если кому-то из глубины его приспичило выходить, то хоть всех наружу выгружай. Так что только через окна!

ты скажешь: как хорошо, что ты все это написал про Мьянму — но только я не пойму: что с твоими волосами?-Ах, это непонимающий по-английски парикмахер меня постриг в парикмахерской. Я, как только он начал состригать больше положеного, я сразу стал кричать Никитке — беги к монахам, неси мне бордовые их одеяния!

А потом подняв глаза над зеркалом — понял, что шансов у меня не было: тут либо под Бэкхэма, либо под того чувака, что слева. Я знаю, что вы скажете, что уж лучше как тот, что слева.